фoтo: ru.wikipedia.org
Брифинг – вeщь прaвильнaя. В сущнoсти, oн рaбoтaeт нa пиaр Трeтьякoвки и, кaк слeдствиe, нa пиaр русскoй живoписи, и этo xoрoшo. Прeдстaвляeтe, кaкoй лoм будeт, кoгдa пoлoтнo чeрeз пoлгoдa-гoд снoвa тoржeствeннo рaзмeстят в зале за пятью пуленепробиваемыми стеклами? Ирония иронией, но вопрос в другом – что делать с проблемой вандализма в принципе? Пока вандальные выходки носят, по счастью, разовый, «сумасшедший» характер, статистику здесь подводить сложно, но это точно не чаще одного случая на пять-десять-двадцать лет. Но, ни приведи бог, еще не вечер. Постараемся разобраться в ситуации.
Итак, согласно официальному заявлению Третьяковской галереи, «25 мая 2018 года в 20:55, прямо перед закрытием музея, во время комиссионного обхода постоянной экспозиции мужчина из числа последних посетителей прорвался в уже пустой зал Репина сквозь группу сотрудников, которые проводили плановый осмотр залов перед их закрытием, и нанес по застекленному полотну картины «Иван Грозный и сын его Иван…» несколько ударов металлической стойкой ограждения».
Смотрители, охранники повязали вандала (что было опасно, поскольку свою агрессию он мог выместить и на людях вокруг), передали в руки полиции. Теперь парень залетит на несколько лет, смотря, какая точно мотивация будет усмотрена в его действиях. Одно дело – всё то, что идет по части психиатрии (с последующим пребыванием в соответствующих учреждениях), другое – покушение на убийство, и прочие пироги.
Что до репинского Ивана, то «в результате ударов толстое стекло, защищавшее работу от колебаний температурно-влажностного режима, было разбито, – сообщает пресс-служба ГТГ, – картине нанесены серьезные повреждения; холст прорван в трех местах в центральной части работы на фигуре царевича; от падения стекла сильно пострадала авторская художественная рама; по счастливой случайности самое ценное – изображения лиц и рук царя и царевича – не пострадали».
Это перекликается с прошлым нападением на картину: еще в 1913 году некий Абрам Балашов, признанный душевнобольным, нанес ножом 3 вертикальных пореза холста. Как сообщает Третьяковка, «вслед за этим последовала сложнейшая реставрация, в которой участвовал и сам Илья Репин, и попечитель галереи, художник Грабарь». По счастью, всё качественно восстановили. Но с 1927 года картина постоянно хранится под стеклом.
Наш источник успокоил, что повреждения всё же не носят катастрофического, необратимого характера, все самое ценное сохранено: да, холст поврежден, его нужно будет восстанавливать, но это, так скажем, поправимо. Все могло бы сложиться куда более трагично.
После того, как реставраторы извлекли осколки стекла, произвели демонтаж картины и рамы, «Ивана Грозного» перенесли в реставрационную мастерскую. И теперь будет срочно созван Совет реставраторов, чтобы выработать план действий. Понятно, что вся ситуация на контроле у Минкульта. Причем, если нужно, будут привлечены лучшие реставраторы страны – хоть из Центра им. Грабаря, хоть из Государственного научно-исследовательского института реставрации. Кстати, его директору Дмитрию Антонову мы и решили позвонить для расстановки некоторых важных акцентов:
– Дмитрий Борисович, железной стойкой он стал лупить по картине, говорят, там порезы в холсте, – сколь всё это трагично? Из вашего опыта?
– Это довольно сложная работа. Это, конечно, всё исправляется и делается, тем более что в самой Третьяковской галерее довольно много высококлассных реставраторов, которые справятся с этим делом (если что – мы им поможем или Центр Грабаря, все дружно сделаем). Это займет, я думаю, от шести месяцев до года, а, может, дольше. Я не видел повреждений, сложно комментировать. Вообще, довольно печальная ситуация. Разрывы полотна – это все-таки сложная проблема.
– А как она технологически решается?
– Все зависит от ситуации. Под каждое повреждение разрабатывается специальная методика, применимая только к этой картине. Нет универсального способа. Но тут, думаю, довольно оперативно выработают методику реставрации.
– Вы же работали над картинами с порезами?
– Другими картинами мы и не занимаемся: реставрируем картины с очень сильными повреждениями. И разрывами, и порезами. Порез может оказаться более простой вещью, чем разрыв. Когда режут, то не деформируют ткань и холст. А если разрыв, если бьют и прорывают, то тогда всё окажется печальнее…
– Ну да, то есть дырка в картине. Плюс лакокрасочный слой поврежден…
– Всё поправимо, но от этого сильно зависят и время, и сроки, что и как будет.
– Правильно ли я понимаю, что статистика вандализма по крупным музеям, в принципе, НЕ зашкаливающая?
– Да, это редкие случаи. Причем, они связаны с определенными сюжетами картин. Ну, вы же понимаете, на что у сумасшедших бывают обострения…
– На эротику, на царя…
– Ну да, на эротику. Вы помните «Данаю» в Эрмитаже – история советского периода (1985), когда ее облили кислотой и порезали. А тут Иван Грозный…
– Есть уже слова вандала, что он не согласен с такой исторической трактовкой.
– Да, сумасшедших много. Отдельные сюжеты их притягивают.
– Да, но пока это сумасшедшие. Им не нравится голая Даная, не нравится убиенный сын, но пока это в русле редких психических отклонений. Это бы оно ладно, раз в двадцать лет. «Ладно» – я, конечно, в кавычки беру. Самое страшное, ни приведи бог, если начнется некая тенденция по умышленному уничтожению культурного наследия…
– Боже упаси, нам хватает сейчас Сирии и Ирака.
– Я к тому говорю, что музеи просто будут вынуждены вешать копии.
– Музей не может вешать копии. Если он будет вешать копии, или показывать проекции на экранах, нет смысла туда ходить. Зачем? Потыкать пальцами в проекцию? Потому что идешь смотреть на живое искусство. Копии никому не интересны.
– А ставить стеклянные ширмы вокруг?
– Усиление системы безопасности – это никогда не лишняя тема. Тем более, картина известная. На нее и раньше покушались, часто многие выражали неудовольствие. Повторяю, сумасшедших много, и на будущее, на определенные сюжеты, на определенные картины нужно было бы усилить меры по безопасности.
– Даже превентивные? Предвидя…
– Ну да, наше же дело – реставраторов и музейщиков – это сохранять, чтобы это осталось в веках. Потому что теперь по «Ивану» будет довольно большой труд, и большого коллектива, ситуация нехорошая. Могу только посочувствовать музею. И мы рады помочь всем.
